Жизнь в постдоке и вокруг него. Интервью Мика Пюльсю

- Мика, расскажи, пожалуйста, в каком статусе ты сейчас находишься в нашем университете?

Kuva: University of Helsinki

Я так называемый postdoc, то есть я прошел аспирантуру, сейчас занимаюсь своими проектами и заодно преподаю на факультете. 

- А как вообще тебя судьба свела с нашим университетом?

Изначально я начал на другом факультете, на философской эстетике, это была моя основная специальность. Но тогда можно было довольно свободно выбирать побочные предметы, я прошелся тогда по разным предметам, много занимался историей искусств. В конце концов я попал сначала на курсы Томи Хуттунена, а потом и на курсы Геннадия Владимировича Обатнина. И мне понравилось, было интересно! Вот так, понемногу… У нас на факультете была очень хорошая, как и сейчас, я надеюсь, атмосфера, и друзья здесь появились потихоньку. В итоге я официально поступил на отделение русского языка и литературы, так здесь до сих пор и нахожусь.

- Ты был как-то до этого связан с русским языком? Или этот интерес пришел только со временем?

Да, русский — мой домашний язык. Хоть род у меня ингерманландский, но родители между собой говорили дома по-русски, хотя финским они тоже владеют с детства. И поэтому проблем с языком как таковых не было.

- Какие увлечения помимо литературы и русского языка у тебя есть?

Я часто цитирую, возможно, напрасно, философа Теодора Адорно, у него есть замечательное эссе про хобби, по-моему, 1950-х годов. Тогда как раз распространилась по миру идея хобби, что у каждого человека среднего класса должно быть какое-то хобби, занятие, которым он занимается или увлекается. И Адорно, будучи левым критиком и мыслителем, аргументирует против такого образа мышления. В этом эссе он очень громко заявляет, что у него хобби нет, он этим не занимается, не принимает такие буржуазные ценности. Мне эта мысль в свое время, когда я прочитал это эссе, очень понравилась, и после этого я всегда цитирую его в своем CV. Но если серьезно, то я затрудняюсь ответить на этот вопрос, потому что, по-моему, я занимаюсь довольно обычными вещами, помимо работы, то есть хожу в оперу, смотрю кино, достаточно банальные вещи.

- Хорошо, тогда давай с другой стороны. Наши читатели навряд ли очень хорошо осведомлены о том, что ты делаешь у нас в университете, может быть, ты про это расскажешь? Например, какие курсы ты читаешь?

Весной я читал два курса. Первый — курс по истории русской культуры, который веду вместе с коллегой Лаури Пииспа. Этой весной у нас с Томи Хуттуненом был совместный спецкурс, который мы вели и раньше, во время ковида. Это курс по нашему проекту по русско-финским культурным связям. Помимо подготовки самих лекций приходится довольно много читать курсовых работ, и это все, уверяю, занимает очень много времени. Еще есть разные факультетские вещи, то есть мелочь, без которой не обойтись, всякие собрания и прочее. Но если говорить о том, куда уходит основное время, то всё-таки на свой собственный проект: я сейчас пишу историю ингерманландской литературы. Если конкретно, то статьи, которые в итоге, я надеюсь, превратятся в монографию. Еще, я состою в редколлегии журнала «Idäntutkimus», и на разные редакционные задачи тоже иногда уходить немало времени. Много времени уходит на простое общение с коллегами, но это, конечно, одно удовольствие. И, естественно, в библиотеке приходится сидеть. Потому что многое из интересующего меня материала находится в спецзале Национальной библиотеки, то есть приходится ходить, читать.

- А как ты принял решение пойти в аспирантуру? Это пришло в ходе твоего обучения или изначально, когда ты поступал в университет, уже знал, что магистратурой дело не ограничится?

У меня такое чувство, и это может быть неверно, что обычно в аспирантуру как-то просто попадают. Когда ты очень заинтересован, когда всё сходится, есть какой-то проект, допустим, или еще что-нибудь, то люди просто попадают туда естественным путем. Точно так же было и со мной. Я как-то особо даже не задумывался. Все относились очень благосклонно к тому, чтобы я продолжил у нас на факультете, и тема нашлась подходящая, так всё и вышло. То есть как-то очень необдуманно.

- Получается, тебе поступило предложение остаться?

Даже ничего не было проговорено, это как-то само собой подразумевалось. Не факт, что это правильно, и что это со всеми так получается. Потому что надо предупреждать всегда человека, который интересуется аспирантурой, что перспектив довольно мало в итоге. Никому не советуется писать докторскую диссертацию. После этого, действительно, можно делать карьеру в качестве ученого, но если это не интересно, то тогда ты остаешься на той же ступени, как и будучи магистрантом. После этого сами собой никакие двери не открываются. Что прискорбно, конечно, потому что я уверен, что, по крайней мере, я сам всё же чуть-чуть больше знаю не только про русскую литературу, но и про некоторые иные вещи после того, как я закончил свою диссертацию.

- Как вообще происходит процесс поступления в аспирантуру? То есть ты заканчиваешь магистратуру, потом подаешь заявление или ищешь деньги, проект. Как это всё происходит?

Бывает по-разному. Формально, ты оканчиваешь магистратуру с отличными оценками, на тебя обращают внимание твои будущие руководители, как минимум профессор, вы с ним или с ней обо всём договариваетесь. Потом есть формальный процесс подачи заявления, то есть могут еще и не принять, даже если профессор относится благосклонно к этой идее, но обычно принимают, это скорее формальность. А потом начинаются уже проблемы и всякие трудности: надо будет получить откуда-то финансирование. У иных этот этап длится довольно долго, когда просто отсутствует финансирование. Есть какая-то идея, есть тема, человек может даже что-то писать, публиковать, например, какую-нибудь статью, но нет финансирования. И это довольно муторно — работать бесплатно, для себя лично, писать в свободное время. Но если человек получает финансирование, то тогда открываются разные двери. Возможно, он сможет немного преподавать. В любом случае, даже если он не получает финансирования, то, будучи аспирантом, он может официально участвовать в семинарах. Семинар, возможно, звучит не особо интересно, но, на самом деле, это очень важная штука, потому что это то сообщество, где ты, являясь аспирантом и ученым, существуешь. Там коллеги, которые комментируют твою работу, а ты должен комментировать их работы и развиваться в качестве ученого. 

- А как получить финансирование? Подавать заявления на гранты? Или есть какие-то еще варианты?

Да, есть фонды, и это основная возможность получить какой-нибудь грант. Но есть и оплачиваемые места в университете, их довольно мало, и они, конечно, очень востребованы, там огромная конкуренция, но многие получали. Многие из моих знакомых на протяжении четырех лет, пока они писали свою диссертацию, занимали оплачиваемое университетское место. Это, конечно, идеальный вариант: сиди себе спокойно, ты официально трудоустроен. У тебя другой статус тогда: ты работник университета, а не ученый, который получил милость, то есть грант от фонда. Таким образом есть два типа аспирантов.

- Я правильно понимаю, что в среднем аспирантура длится четыре года?

Четыре года — это официальный максимум, скажем так, но не всегда. Обычно всё же уходит больше времени. У меня пять лет ушло, чтобы всё закончить. Правда, я и другими вещами занимался во время диссертации. Четыре года — это рекомендация, и многие всё-таки заканчивают за это время. Но иногда может длиться и десять лет, и больше, когда человек занимается и другими вещами, что совершенно нормально. Если он не заинтересован в научной карьере, то зачем за четыре года заканчивать?

- Когда поступаешь в аспирантуру, чувствуешь какую-то поддержку от преподавателей, от сообщества или ты больше ощущаешь себя в этом море одиноким корабликом, который пытается найти где-то подсказку, помощь?

Бывает по-разному, и так, и так. У нас, я думаю, уже есть такое сообщество, которое тебя поддерживает, у которого можно что-то спросить. Аспиранты все друг друга более-менее знают. Но так, конечно, не всегда. Если ты вне этого сообщества, поступаешь, допустим, к нам со стороны, то, наверное, это довольно одинокий процесс получается. Я слышал, что у людей бывали довольно суровые ощущения от аспирантуры. То есть они в одиночку пишут, потом просто всё доделывают, и это довольно одиноко получается. 

- Но твой личный опыт он скорее положительный в этом плане? Ты чувствовал, что тебе есть к кому обратиться за поддержкой?

У меня очень положительный опыт! Мне было очень весело, я с удовольствием этим занимался. Понятно, что в Финляндии этот процесс немного отличается, скажем, от других академических культур. Здесь никто за руку тебя держать не будет, когда ты пишешь эту работу, такой поддержки ты не получишь от руководителей. Но всегда можно было обратиться к руководителям, спросить что угодно, получить совет и так далее. Но есть и многие, кто недоволен, что приходится в одиночку писать, им хотелось бы больше поддержки со стороны руководителей. Это просто иная академическая культура.

- Я хотела бы перейти непосредственно к твоей диссертации. Я знаю, что называлась она «История понятия ”стилизация” в русском модернизме», а как бы ты мог ее кратко охарактеризовать? 

Моя диссертация, действительно, про историю понятия «стилизация», которая вызывала много недоразумений. Когда мы используем слово стилизация в русском языке, то имеем в виду обычно некую имитацию. Собственно, стилизация — это почти что синоним пасти́ша (имитация стиля). А моя диссертация показывает, что так было не всегда. Изначально понятие появилось в несколько ином значении, в значении обработки материала так, чтобы это бросалось в глаза, что было, собственно, основным приемем модернизма. По сути, изначально слово стилизация было синонимом некого остранения, о чём потом как-то позабыли. Но потом, в конце 1900-х — начале 1910-х, в модернистской критике, или даже скорее антимодернистской критике, слово стилизация начали использовать по разным причинам, которые я обсуждаю в своей диссертации, в значении подделки. В итоге слово утвердилось и в языке именно в этом значении. И обычно как-то не помнят, что, например, Мейерхольд, который много распространялся про стилизацию в театре, совсем не имеет в виду пасти́ш или какую-нибудь имитацию, а остранение, или в данном случае, условность, которая могла по-разному осуществляться. Моя диссертация, собственно, проясняет суть слова. И после того, как человек прочтет мою диссертацию, он может избежать недоразумений, которые связаны с этим понятием. 

- А как ты пришел к этой теме? Тебе подсказали? Ты наметил ее для себя во время обучения? Или каким-то иным образом?

Изначально Геннадий Владимирович Обатнин подсказал почитать писателей, которых обычно называли стилизаторами: М. А. Кузмин, С. А. Ауслендер, Б. А. Садовской. Их как-то мало рефлексировали в научной литературе. Я начал читать и думать над этим вопросом. Потом стал понимать, что между этими авторами довольно мало общего, и начал думать, почему они называются, собственно, стилизаторами? Что это за стилизация такая? К тому же в периодике того времени, а это начало XX века, слово довольно много используется. И я все больше стал думать именно про историю понятия. Я тогда прочитал замечательную работу Леонида Ливака (Университет Торонто) In Search of Russian Modernism, которая как раз вышла в 2018 году. Там он размышляет над теорией и изучением русского модернизма, и как к этому материалу стоит подходить. И это было как раз то, что мне было нужно в тот момент. Необходимо было разъяснить, что это за понятие, что это за слово такое, что под ним подразумевается. Тогда я и понял о чём мне нужно написать мою диссертацию. В итоге я имел честь иметь Леонида Ливака в качестве моего оппонента на защите.

- Но это ознакомление происходило во время магистратуры или после? У тебя был какой-то перерыв перед аспирантурой?

Был и не был, потому что я сразу подал в аспирантуру, и за мной было закреплено место, я официально значился аспирантом Хельсинкского университета. Но я тогда два года проработал в Институте Финляндии в Санкт-Петербурге и, находясь там, не занимался своей диссертацией. Почитывал что-то, но не писал. А в 2018 году я вернулся и вплотную занялся написанием своей работы.

- Можешь рассказать поподробнее о своем нынешнем проекте?

Это написание истории ингерманландской литературы, очень малоизученная тема. Это относится, скорее, к финской литературе, потому что почти все тексты на финском. Есть и на шведском, на эстонском, малая часть и на русском, но вообще-то это финская литература. Но так как Ингерманландия на протяжении истории входила в Россию, то это относится и к нашей кафедре немного. Сейчас работаю над статьей про литературу, которая публиковалась в финноязычной периодике в Петербурге во второй половине XIX – начале XX веков. Там довольно много художественной литературы: стихи, рассказы, фельетоны, очерки. И это почти совсем не рефлексировалось раньше. Я сейчас стараюсь как можно полнее описать это всё.

- Я так понимаю, что ты еще в начале проекта. А есть сейчас представление на какое время он растянется: три года, пять лет, десять?

Надеюсь, что не десять. У меня сейчас финансирование на три года. Боюсь, что за это время монографию не получится написать. Но я надеюсь, что получится написать ряд статей, которые можно потом будет за какое-то время превратить в книгу. Здесь такая тема, которая меня сразу не оставит, над ней можно будет работать и размышлять и после проекта, после книги. Есть довольно много ответвлений. Скажем, литература советской Карелии довольно интересное явление, которое немного относится и к моей теме, потому что там были и писатели ингерманландского происхождения, переехавшие в 1920–1930-е гг. в Карельскую АССР, они там публиковались и так далее. Есть направления, в которых можно будет продолжать работать и после этого проекта.

- Звучит очень интересно и перспективно, на мой взгляд. Перспективно и в научном плане, и в том, что можно будет привлечь к участию остальных аспирантов и студентов нашего отделения.

Я надеюсь. Это было бы замечательно. Замечательно, если бы наши студенты больше занимались именно такими темами. Мы всё-таки финские филологи, которые могли бы послужить и финской перспективе. И таких тем довольно много. В недавно закончившемся проекте Томи Хуттунена по финско-русским межлитературным связям тема еще не исчерпана. Там масса авторов, масса имен, которые требуют, если не диссертации, то какой-нибудь статейки, по крайней мере, чтобы понять, чем они занимались и прочее. Еще много дел остается.

- А остается со всем этим время на отдых? 

Проблем со временем особо не чувствуется. Эта работа приятна тем, что здесь довольно свободный график. Можно по ночам поработать, а днем чем-нибудь другим заняться, так что проблем со временем не ощущается. Но думаю, тот же Томи со мной не согласится, потому что у него много всякого административного, чем мне, к счастью, пока не приходиться заниматься. 

- А как ты видишь будущее нашего отделения, допустим, лет через 20? Можешь даже помечтать! Давай так, какого будущего ты бы хотел для нашего отделения?

Давно не мечтал… Сейчас довольно сложно что-либо предсказать, особенно по поводу ближайшего будущего. Но что мне действительно хотелось бы видеть, так это больше украинской литературы и украинского языка, потому что это, действительно, долгое время был упущенный, перспектива, которой нам не хватало. То же самое с белорусским языком и литературой. То есть нам не хватало, возможно, другой перспективы на всё, что происходило на территории империи.

- Что ты мог бы пожелать нашим читателям на лето?

Лето — самое замечательное время для работы. Я очень советую всем летом много читать и что-нибудь писать. Потому что отдыха и все остальные посоветуют, а вот работы… 

- Можешь посоветовать две-три must have книги на лето?

Книги очень сложно советовать, когда с ними постоянно имеешь дело. Есть замечательный недавно переизданный роман Андрея Николева «По ту сторону Тулы», который был совершенно несправедливо забыт. Там описывается сочным образом провождение лета за Тулой. Прекрасный роман начала 1930-х годов, который каким-то чудом был тогда издан, вот его бы я порекомендовал. И можно еще посоветовать прекрасного украинского автора В. Домонтовича. Его второй роман «Доктор Серафiкус» стал для меня настоящей находкой. У нас есть первое издание в библиотеке, так что его очень легко достать, книга в замечательном состоянии, ее явно слишком мало читали. Роман был написан тоже в конце 1920-х — начале 1930-х годов, но он был в итоге издан в Мюнхене после войны в 1947 году. Просто поразительная вещь, которая читается и не только летом.